— Молодой человек, передайте за проезд, пожалуйста, — сказала мне женщина с маленьким ребенком на руках, протягивая три монетки. 
— Что? – переспросил я, не особо понимая, что происходит. 
— Деньги, молодой… ах, ладно. Женщина! Возьмите вот еще! 
Мать вытянула руку подальше и вручила деньги кондуктору. Та оценивающе посмотрела на нее и на ребенка, затем сказала: 
— Мальчику сколько лет? 
— Четыре. Да, Игорек? – обратилась мама, улыбаясь. Мальчик кивнул. 
Кондукторша оторвала от ленты два билета и повернулась ко мне. 
— Платите, молодой человек. 
— Сколько? – спросил я, подняв глаза на эту полную женщину. 
— Пятнадцать, — ответил мне голос откуда-то справа. Я повернул голову. 
Там сидел парень, примерно мне ровесник, лет двадцати трех или двадцати пяти в темных очках, с длинной челкой, зачесанной набок, в длинных джинсах, широкой спортивной куртке, в которую могла бы вся Земля влезть, и кепке. Вид такой, прямо сказать, гопнический. Он закурил. Я ожидал, что ему скажут привычное: «В общественном транспорте не курят! Вы не видите, здесь ребенок!», — но ничего не последовало. 
— Пятнадцать? – переспросил я. 
Парень выпустил колечко дыма и кивнул головой. 
— Ага. 
Я полез в карман. Нащупав там всего две монетки, я искренне надеялся, чтобы они были по десять и пять рублей, но увы: десять и два. 
— У меня… у меня только двенадцать. 
Кондукторша возмущенно посмотрела на меня. 
— Как это только двенадцать? Куда Вы дели еще три? Ищите! Ищите, а то билет не дам! Придет контролер и ссадит Вас, не будет Вам покоя!.. 
— Тише, тише, мать, — произнес мой сосед, залезая в карман своей необъятной куртки и доставая оттуда заветных три рубля. – Держи. Считай, что он сам расплатился. 
Она, сощурившись, грозно глянула на попутчика, но затем успокоилась и пошла дальше по салону автобуса. Парень протянул мне руку. 
— Иннокентий, — сказал он, шмыгнув носом. 
Я чуть поморщился, но ответил на его рукопожатие. 
— Саша. 
— Санька, значит… – произнес он. – Ну будем знакомы. 
— Да... 
В воздухе повисла неловкая пауза. Надо сказать, я вообще не сторонник случайных знакомств, тем более с такими «слишком выбивающимися» людьми. 
— А что с тобой случилось? – вдруг спросил он. 
— Со мной? Случилось? Ничего со мной не случилось. 
— Ну!.. – взвыл он. – Не происходило ли с тобой сегодня что-то странное? Не падал, там… иголки не глотал?.. 
— Все в порядке? – справился я. Он не в своем уме? 
— Да в своем я уме, в своем! – прокричал он. – Да, я слышу твои мысли. Не смотри на меня, как баран на новые ворота! 
Он внезапно вскочил, а затем так же резко сел. Я вдруг начал понимать, о чем он говорит. 
— Э-э-э… ну… я шел к остановке, вдруг на меня выехала машина, чуть не сбила, но я успел отскочить и пошел дальше. 
— А-а-а, — протянул он и расслабился. – Так вот в чем дело. 
— Что? О чем речь? 
— Ты умер, Санька. Как ни прискорбно и ни странно говорить, но ты умер. Тебя машина сбила. А сейчас я разговариваю с твоей душой. Ты думаешь, что ты жив, но на самом деле то, как ты увернулся от машины – галлюцинация. 
Сказать, что я удивился – ничего не сказать. Умер? Душа? Что? 
— Нет, это не бред, поверь мне! – воскликнул он и, нагнувшись к моему уху, прошептал: — Скажу тебе по секрету, здесь все мертвые. 
Если бы я что-то пил или ел, я бы уже давно этим подавился. Пока я переваривал в голове то, что только что услышал, Кеша выпускал одно колечко дыма за другим. 
— И что?.. Прям все-все мертвые?.. – едва слышно прошептал я. 
— Прям все-все, — согласился он. 
— Эх... 
Я перевел взгляд на сидящих рядом женщину и четырехлетнего Игорька. 
— И они?.. – прозвучал мой голос, и я, мотнув головой, указал на них. 
— И они, — грустно произнес Кеша. – Жаль, конечно, но... 
— Но что? 
— Но только она сама это сделала. У нее долги, обязательства, тяжко ей. А сынок у нее один из всех остался. Терять нечего. Решила и на себя, и сразу на сынка руки положить. 
Я бросил взгляд на несчастную женщину. И правда, изрезанные руки тряслись, лицо, покрытое маленькими пятнами, чем-то походило на звериное. Вдруг ее взор, дикий, посмотрел на меня. И не увидел. Рассеянное внимание, ничего не замечает. 
А маленький мальчик сидел у нее на руках и играл с какой-то крошечной синей машинкой. Эх, бедное дитя. В чем же ты виновато?!.. 
— Ни в чем, — тут же поступил ответ. – А вот его мамаша за убийство невинного ребенка здорово поплатится. Спроси ее, какой номер ее остановки. 
— Женщина?.. 
Я дернул ее за руку. Резко рассеянный взгляд стал четко сфокусированным. 
— Что Вам, молодой человек? 
— Вы на какой остановке выходите? Кажется, приедем скоро. 
— О, можете не беспокоиться. Мне еще долго ехать. Моя остановка — А-19, если Вам так интересно. 
Я отвернулся, а женщина вновь уставилась в окно. 
— Вишь? – спросил Кеша. – А-19! Расшифровывается, как девятнадцатый вход в Ад. 
Меня передернуло. 
— Ад? То есть мы едем в Ад? И я туда же?.. 
Как-то искренне мне не хотелось в Ад. 
— Да ладно тебе, расслабься. Это она едет в тот самый Ад, где страшные муки, терзания, и все такое. А, например, ее сынишка едет на остановку Р-15. 
— Рай, пятнадцать? 
— Именно! Всего входов и в Рай, и в Ад двадцать. Чем старше номер, тем или лучше, или страшнее, соответственно. Но, как правило, в Ады с тринадцатого по двадцатый самые отпетые попадают. Не боись! 
— А я куда?.. 
— А ты... 
Он взял билетик из моей руки и сказал: 
— Смотри же, черным по белому: Р-3 с пересадкой на А-1. 
Иннокентий посмотрел на меня так, будто рассказал, сколько букв в алфавите. Т.е. будто ничего сложного в его речи не прозвучало. 
— И?.. – спросил я. 
— И, и… Что и? Сначала в первый вход в Ад, помучаешься, что тогда соседку свою, Матрону Дмитриевну, старой каргой назвал, и отправишься в свой Рай. 
Я стал возмущаться по поводу того, что Матрона Дмитриевна и правда была женщина немолодая и сварливая, и вполне заслуживала такого именования, но фраза «Небесному суду виднее!» остановила все мои порывы. 
— Да ты не переживай, — начал Кеша, — не один ты здесь сразу в два пункта едешь! 
Он небрежно указал пальцем на мужчину лет сорока, низкого, невзрачного, с толстыми линзами в очках, на коленях у которого стоял портфель. Мужчина то и дело поглядывал на часы. 
— Видишь его? Угадай с трех раз, куда торопится? 
— На работу? 
— Именно. Офисный клерк. Сидит и думает, — в этот момент едва заметный шепот мужчины и слова Кеши стали звучать в унисон, — «И почему этот автобус едет так медленно? Нельзя ли побыстрее, уважаемый? Так. Отчеты взял? Взял, да. Сам собирал. Ах. Эх. А планиро… Взял, да. А?.. Да, и его тоже. И почему так долго? Я опаздываю на совещание! И почему мне никто не звонит? А что, если… Да нет, не может быть, я все тщательно спланировал. А вдруг… Вдруг они поняли, куда пропали те пятьдесят тысяч? А вдруг кто поймет, откуда у меня вдруг деньги появились? А вдруг?.. 
И вся голова клерка была занята подобными мыслями. 
— Своровал, поэтому тоже в Ад, — вынес вердикт Кеша. — Но пошибче, чем у тебя будет, уже не первый вход, а пятый. Посерьезнее. А потом отмучается, и тоже в Рай. Скудный Рай первой степени. Будет вновь сидеть на работе своей, в Раю. Ему ведь не нужно ничего другого, у него ничего и нет. Жены нет, детей нет… А мама ему уже и так надоела, не для Рая она. А, да, и за надоедание тоже помучается в Раю наш мужичок. 
Я усмехнулся. Почему-то меня вдруг разобрало безумное любопытство. 
— А как он умер? 
— Он? А… Да на него кирпич упал из окна. Путь хотел срезать, пошел через стройку. Там на него и… Хоть смерть оригинальная, да. Ведь скучный он до ужаса. 
Кеша оказался удивительно циничным. Глядя на него, невозможно было сказать, что этот «гопник» мог так рассуждать и выносить приговоры. 
Вдруг парень встал, открыл форточку, выкинул туда окурок своей сигары и присел назад. 
— Кеша, — тихо сказал я. 
— Чего тебе? 
— А расскажи еще про кого-нибудь! 
— Весело тебе? 
— Ну… так… интересно... 
— Ну, чтобы особенно над чужими смертями не смеялся, вон, — он показал рукой на другого молодого человека, усердно что-то набиравшего на телефоне, — смотри. Видишь? 
— Тот, что с телефоном? 
— Да, он самый. 
Я перевел взгляд с парня на Кешу и обратно. 
— В отличие от клерка, по этому пареньку немало слез-то прольется. Видишь, он набирает что-то? С девушкой своей переписывается... 
— Я не знал, что тут есть связь, — промямлил я. 
— А ее и нет. А интернет с перебоями, да ловит. Знаешь, почему? Потому что ему еще рано умирать. 
— Че-т как-то… нелогично… – смутился я. 
— Ну смотри: с тобой все понятно, тебя машина сбила. Не растяпивай глазенки, ежу понятно, что машина сбила. А он… А он в поезде сейчас. Через пару минут поезд с рельс сойдет. Паренек появился здесь, как только в поезд сел. Тогда, когда гибель стала неизбежна. А пока он еще в поезде, там даже ловит что-то, некие остатки интернета и связи. 
Вдруг парень вскочил на ноги и вытянул руку вверх. 
— Вишь? – продолжил Кеша. – Поезд сошел. Пропала связь. Не дождется она... 
— Она? 
— Паренек-то к даме своей ехал. Да вот не доехал... 
— И что теперь? 
— Что, что… Все просто. Или она появится здесь через несколько часов, или через несколько лет. Вслед за ним, или жизнь проживет. Прозаично, не правда ли? 
Я несмело кивнул. 
Вдруг автобус остановился. 
— Смотри, ща мясо будет, — восторженно воскликнул Кеша. 
Меня удивила его фраза и «прошаренность», но ничего говорить я не стал. 
В салон автобуса вошла еще одна женщина, лет пятидесяти-пятидесяти пяти. 
— Билетики предъявляем, — произнесла она. 
— Кто это? – спросил я. 
— Контролер! Проверяет, всем ли соответствуют их билеты. 
В этот момент контролер подошла к молоденькой девушке, лет семнадцати, не больше. Огромная копна седых волос девушки была увенчана небольшими кошачьими ушками. 
— Смотри на нее, смотри! – воскликнул Кеша, с упоением наблюдавший за всем происходящим. 
Женщина посмотрела на девушку. 
— Мадемуазеля, — произнесла она. – Поднимите голову вашу! 
Девушка подняла большие глаза. Линзы делали их еще больше, кольцо в губах придавало какой-то поражающий вид. 
— Встаньте, мадемуазеля. 
Девушка встала с сиденья, вышла в проход. 
— Смотри, картинка! Берцы, колготки в сетку, цепи, кожа, миниюбка, майка с вырезом до середины живота!.. Ух!.. Люблю, когда такие попадаются. Редкий случай! 
Я стал так же внимательно смотреть за действиями двоих. Женщина смерила презрительным взглядом девушку, вырвала из ее рук билет, где красовалось «Ад-2, Рай-2». 
— Девушка, Вам не положено в Рай. Вас не пустят. 
— Что? В смысле? 
— Вид неподходящий! 
Женщина достала из сумки печать, дыхнула на нее и прижала к билетику, после чего спокойно пошла дальше. 
— И?.. Что теперь?.. – не понимал я. 
— И теперь у нее написано на билетике «Аннулировано». То есть будут переопределять ее судьбу. Вид, конечно, странный фактор, но это Рай, туда в таком образе не пустят. 
Я хмыкнул. Даже здесь униформа. 
Медленно, одного за другим, контролерша проверила у всех билетики. Мой отчего-то тоже вызвал у нее вопрос, но, глянув на Кешу, она кивнула и вернула мне бумажонку назад неизменной. 
В конце концов проверены были все. Кроме Иннокентия. Остановившись на какой-то неведомой остановке, автобус отпустил контролера в свободное плавание. А мой сосед так и остался непроверенным. 
— А почему она на тебя не стала смотреть? 
— А что ей проверять меня? Я здесь не первый раз. 
— Как это? – удивился я. 
— А ты думаешь, откуда я столько знаю про все эти станции, билеты, мысли людские читаю к тому же? Я… как бы тебе объяснить… некто вроде Харона… Провожаю людей в мир иной, так сказать, слежу за порядком. Контролерша и кондуктор – они как куклы. Ходят, чтобы меня не было заметно. 
— Они тебя не видят? – я указал рукой на всех сидящих. 
— Видят. Но не замечают. А за тебя платить пришлось, вот я и «ожил». Попал в поле зрения. 
— Хм, неплохо, неплохо, — усмехнулся я. 
— Вот такая профессия. На самом деле, это мама с батей пристроили, я б сам сюда ни за что б не попал. 
— А кто твои родители? 
Кеша хмыкнул. 
— Сам как думаешь? Мама – Сатана, папа – Бог. Все логично. 
Он пожал плечами. Вдруг я схватился за голову. Немыслимая боль дробила ее надвое. 
— Тихо! Что с тобой? 
Кеша подскочил ко мне. 
— Что? Голова? 
Вдруг он сделал шаг назад в растерянности. 
— Неужели? Да ладно? У тебя получилось? 
— Что? – проорал я. 
Все завертелось перед глазами. «Остановка А-1», — было последним, что я услышал. 

*** 

— Берегись! – прокричал кто-то со спины, когда я едва увернулся от наезжающей машины. 
Спасен! Жив! Все-таки получилось! Вот, о чем он говорил! 
Я вдруг задрожал, а затем, успокоившись, уверенно пошел дальше. 
Смс-ка. От сестры. Она жила в другом городе, чуть ли не в тысяче километров от меня. «Привет, Сашка! Представляешь, ко мне сегодня Вадим приедет! Я так ждала, так ждала! Эх, Санька, я так рада! Лови фотку!». Дальше следовала прикрепленная фотография, где моя сестра была изображена с каким-то молодым человеком. Собственно, секундного размышления хватило, чтобы узнать в нем того самого парня из автобуса, что «должен был ехать на поезде». 
«Вызов: Сестра». 
— Алло, Катя? Катя! Быстрее! Не спрашивай, зачем или почему! Просто слушай и делай, что говорю! Меняйте бегом билеты на ваш дурацкий поезд! Не спрашивай, откуда знаю про поезд! Просто! Вадим твой не должен на нем ехать! Сама спасибо скажешь! Быстрее! 
Через пару минут пришел ответ все той же смс-кой (Катя отчего-то предпочитала общаться именно письмами): «Хорошо. Поменяно. В последнюю минуту. Взял на попозже. Что такое случилось?». 
Через час узнаешь, Катя, что же такое случилось. А точнее, случится. 

Между тем я быстро подошел к остановке. Толпу усердно расталкивал какой-то маленький невзрачный мужчинка. 
— Стойте! Вы! Вы папку забыли! И я знаю, откуда у Вас деньги! 
Мужчина остановился и, обернувшись, стал искать источник крика. Думаю, прошло достаточно времени, чтобы кирпич пролетел раньше и не попал ему на голову. Ну и хватит с него. Не найдя кричавшего, мужчина развернулся. Прямо перед его носом захлопнулись двери автобуса. 
Но мой путь лежал дальше. «Дойду до следующей остановки, не перетружусь», — думал я и шел дальше. 
— Эй, пацан, стой! – окликнул меня сзади кто-то. Я обернулся. Парень с длинной челкой, закинутой набок, в огромной спортивной куртке, джинсах клеш и с темными круглыми очками на носу, двигался ко мне уверенным шагом. Подойдя ко мне, он знакомым голосом спросил: 
— Библиотека имени Ленина здесь недалеко? 
— Метров триста налево, потом направо и через дом, на углу, будет она, — рассказал я. 
— Спасибо, пацан. По-братски выручил! А то уже плутаю тут битый час, все никак не найду. 
Я улыбнулся. 
А вон и остановка! И автобус, что интересно, сразу подъехал нужный. Я сразу же запрыгнул в него и, провернувшись вокруг поручня, приземлился на сиденье у двери. Вон, спереди сидит та седоволосая... 
— Молодой человек, передайте за проезд, пожалуйста, — сказала мне женщина с маленьким ребенком на руках, протягивая три монетки. 
— Это вы! Я вас искал! Помните, как бы страшно и тяжело ни было, все можно пережить. Жизнь идет, жизнь меняется. Как бы что ни казалось безвыходным, помните, что выход есть всегда! 
Она изумленно посмотрела на меня. 
— Передайте… пожалуйста… – пролепетала она, не отрывая от меня глаз. Я передал деньги подошедшему кондуктору и вернул женщине билет. 
— Платите, молодой человек, — прозвучал надо мной грозный голос. 
— Сколько? – спросил я, подняв глаза на эту полную женщину. 
— Пятнадцать. 
Я полез в карман. Пять монет: десять, два, два и пара по пятьдесят копеек. В аккурат. 
В моей руке очутился маленький кусок бумажки: 237408. 
Счастливый.

Правда ли, что всыпать ремня — самый доходчивый способ коммуникации для детей? 

Сему очень ждали. 
И дождались. 

Когда уже потеряли надежду. Девять лет ожидания — и вдруг беременность! 

Сема был закормлен любовью родителей. Даже слегка перекормлен. Забалован. 

Мама Семы — Лиля — детдомовская девочка. Видела много жесткости и мало любви. Лиля любила Семочку за себя и за него. 

Папа Гриша — ребенок из многодетной семьи. 

Гришу очень любили, но рос он как перекати-поле, потому что родители отчаянно зарабатывали на жизнь многодетной семьи. 

Гриша с братьями рос практически во дворе. Двор научил Гришу многому, показал его место в социуме. Не вожак, но и не прислуга. Крепкий, уверенный, себе-на-уме. 

Гришины родители ждали Семочку не менее страстно. Еще бы! Первый внук! 

Они плакали под окнами роддома над синим кульком в окне, который Лиля показывала со второго этажа. 

Сейчас Семе уже пять. Пол шестого. 

Сема получился толковым, но избалованным ребенком. А как иначе при такой концентрации любви на одного малыша? 

Эти выходные Семочка провел у бабушки и дедушки. 

Лиля и Гриша ездили на дачу отмывать дом к летнему сезону 

Семочку привез домой брат Гриши, в воскресенье. Сдал племянника с шутками и прибаутками. 

Сёма был веселый, обычный, рот перемазан шоколадом. 

Вечером Лиля раздела сына для купания и заметила… На попе две красные полосы. Следы от ремня. 

У Лили похолодели руки. 

— Семен… — Лилю не слушался язык. 

— Да, мам. 

— Что случилось у дедушки и бабушки? 

— А что случилось? — не понял Сема. 

— Тебя били? 

— А да. Я баловался, прыгал со спинки дивана. Деда сказал раз. Два. Потом диван сломался. Чуть не придавил Мурзика. И на третий раз деда меня бил. В субботу. 

Лиля заплакала. Прямо со всем отчаянием, на какое была способна. 

Сема тоже. Посмотрел на маму и заплакал. От жалости к себе. 

— Почему ты мне сразу не рассказал? 

— Я забыл. 

Лиля поняла, что Сема, в силу возраста, не придал этому событию особого значения. Ему было обидно больше, чем больно. 

А Лиле было больно. Очень больно. Болело сердце. Кололо. 

Лиля выскочила в кухню, где Гриша доедал ужин. 

— Сема больше не поедет к твоим родителям, — отрезала она. 

— На этой неделе? 

— Вообще. Никогда. 

— Почему? — Гриша поперхнулся. 

— Твой отец избил моего сына. 

— Избил? 

— Дал ремня. 

— А за что? 

— В каком смысле «за что»? Какая разница «за что»? Это так важно? За что? Гриша, он его бил!!! Ремнем! — Лиля сорвалась на крик, почти истерику. 

— Лиля, меня все детство лупили как сидорову козу и ничего. Не умер. Я тебе больше скажу: я даже рад этому. И благодарен отцу. Нас всех лупили. Мы поколение поротых жоп, но это не смертельно! 

— То есть ты за насилие в семье? Я правильно понимаю? — уточнила Лиля стальным голосом. 

— Я за то, чтобы ты не делала из этого трагедию. Чуть меньше мхата. Я позвоню отцу, все выясню, скажу, чтобы больше Семку не наказывал. Объясню, что мы против. Успокойся. 

— Так мы против или это не смертельно? — Лиля не могла успокоиться. 

— Ремень — самый доходчивый способ коммуникации, Лиля. Самый быстрый и эффективный. Именно ремень объяснил мне опасность для моего здоровья курения за гаражами, драки в школе, воровства яблок с чужих огородов. Именно ремнем мне объяснили, что нельзя жечь костры на торфяных болотах. 

— А словами??? Словами до тебя не дошло бы??? Или никто не пробовал? 

— Словами объясняют и все остальное. Например, что нельзя есть конфету до супа. Но если я съем, никто не умрет. А если подожгу торф, буду курить и воровать — это преступление. Поэтому ремень — он как восклицательный знак. Не просто «нельзя». А НЕЛЬЗЯ!!! 

— К черту такие знаки препинания! 

— Лиля, в наше время не было ювенальной юстиции, и когда меня пороли, я не думал о мести отцу. Я думал о том, что больше не буду делать то, за что меня наказывают. Воспитание отца — это час перед сном. Он пришел с работы, поужинал, выпорол за проступки, и тут же пришел целовать перед сном. Знаешь, я обожал отца. Боготворил. Любил больше мамы, которая была добрая и заступалась. 

— Гриша, ты слышишь себя? Ты говоришь, что бить детей — это норма. Говоришь это, просто другими словами. 

— Это сейчас каждый сам себе психолог. Псехолог-пидагог. И все расскажут тебе в журнале «Щисливые радители» о том, какую психическую травму наносит ребенку удар по попе. А я, как носитель этой попы, официально заявляю: никакой. Никакой, Лиль, травмы. Даже наоборот. Чем дольше синяки болят, тем дольше помнятся уроки. Поэтому сбавь обороты. Сема поедет к любимому дедушке и бабушке. 

После того, как я с ними переговорю. 

Лиля сидела сгорбившись, смотрела в одну точку. 

— Я поняла. Ты не против насилия в семье. 

— Я против насилия. Но есть исключения. 

— То есть если случатся исключения, то ты ударишь Сему. 

— Именно так. Я и тебя ударю. Если случатся исключения. 

На кухне повисла тяжелое молчание. Его можно было резать на порции, такое тугое и осязаемое оно было. 

— Какие исключения? — тихо спросила Лиля. 

— Разные. Если застану тебя с любовником, например. Или приду домой, а ты, ну не знаю, пьяная спишь, а ребенок брошен. Понятный пример? И Сема огребет. Если, например, будет шастать на железнодорожную станцию один и без спроса, если однажды придет домой с расширенными зрачками, если… не знаю… убьет животное... 

— Какое животное? 

— Любое животное, Лиля. Помнишь, как он в два года наступил сандаликом на ящерицу? И убил. Играл в неё и убил потом. Он был маленький совсем. Не понимал ничего. А если он в восемь лет сделает также, я его отхожу ремнем. 

— Гриша, нельзя бить детей. Женщин. Нельзя, понимаешь? 

— Кто это сказал? Кто? Что за эксперт? Ремень — самый доступный и короткий способ коммуникации. Нас пороли, всех, понимаешь? И никто от этого не умер, а выросли и стали хорошими людьми. И это аргумент. А общество, загнанное в тиски выдуманными гротескными правилами, когда ребенок может подать в суд на родителей, это нонсенс. Просыпайся, Лиля, мы в России. До Финляндии далеко. 

Лиля молчала. Гриша придвинул к себе тарелку с ужином. 

— Надеюсь, ты поняла меня правильно. 

— Надейся. 

Лиля молча вышла с кухни, пошла в комнату к Семе. 

Он мирно играл в конструктор. 

У Семы были разные игрушки, даже куклы, а солдатиков не было. Лиля ненавидела насилие, и не хотела видеть его даже в игрушках. 

Солдатик — это воин. Воин — это драка. Драка это боль и насилие. 

Гриша хочет сказать, что иногда драка — это защита. Лиля хочет сказать, что в цивилизованном обществе достаточно словесных баталий. Это две полярные точки зрения, не совместимые в рамках одной семьи. 

— Мы пойдем купаться? — спросил Сема. 

— Вода уже остыла, сейчас я горячей подбавлю... 

— Мам, а когда первое число? 

— Первое число? Хм… Ну, сегодня двадцать третье… Через неделю первое. А что? 

— Деда сказал, что если я буду один ходить на балкон, где открыто окно, то он опять всыпет мне по первое число ... 

Лиля тяжело вздохнула. 

— Деда больше никогда тебе не всыпет. Никогда не ударит. Если это произойдет — обещай! — ты сразу расскажешь мне. Сразу! 

Лиля подошла к сыну, присела, строго посмотрела ему в глаза: 

— Сема, никогда! Слышишь? Никогда не ходи один на балкон, где открыто окно. Это опасно! Можно упасть вниз. И умереть навсегда. Ты понял? 

— Я понял, мама. 

— Что ты понял? 

— Что нельзя ходить на балкон. 

— Правильно! — Лиля улыбнулась, довольная, что смогла донести до сына важный урок. — А почему нельзя? 

— Потому что деда всыпет мне ремня...

Я уверена, что главный критерий здоровых отношений — это качество общения. Ничего больше. Все остальное — внимание, ответственность, забота и прочее — вытекает из этого. 

Если вы можете со своим партнером обсуждать все, вообще все, без осуждения, без пресекания, без обесценивания и осмеяния, без последующих припоминаний, без обвинений, значит, вам сильно повезло или вы созрели для того, чтобы быть в отношениях любви и гармонии. 

Моя практика показывает, что люди, между которыми случается любовь, могут говорить часами обо всем на свете. Сомнения, переживания, неуверенность, надежды… Нет запретных тем, включая бывшие отношения и нюансы физиологии. 

Настоящая близость — это о том, что ты можешь быть открытым с другим, как с собой. Это не значит, что надо постоянно жить нараспашку (мы все время от времени нуждаемся в уединении и в личном пространстве), это о том, что когда ты готов и хочешь поделиться, другой человек сонастраивается и готов тебя выслушать. С желанием понять. С сочувствием. С поддержкой. 

Он может иметь свое мнение и может быть даже не согласен с тобой, но не будет разбирать еще больше твое неустойчивое состояние. Он подождет лучшего момента или подберет подходящие слова, чтобы донести свою мысль, не цепляя тебя. 

Бережное отношение — вот что характеризует здоровую близость. «Я не должен быть источником боли для любимого человека». Всегда ласка и нежность. Даже несогласие — мягкое. 

Если человек изображает из себя учителя: «Вот видишь, ты сама травмированная, тебе надо с собой что-то делать. Кричишь, истеришь, злишься — лечись», к черту такого учителя. Сразу. 

Тот, кто любит, так не скажет, потому что считается с твоими чувствами. Если ты злишься, значит, тебе болит, и он это понимает. «Все хорошо, я люблю тебя». 

Тот, кто любит, не будет ходить туда, где живут твои страдания. Потому что он чувствует тебя, и ему будет больно ровно так же. Это как ранить себя самого. Взаимное чувствование. 

Для того, кто любит, важно, чтобы близкий человек мог развиваться, мог реализовывать свои мечты, мог рассчитывать на понимание и поддержку во всех жизненных ситуациях. 

Любимый человек должен быть счастлив. Это цемент здоровых отношений, если так в паре думают оба. 

Если кто-то терзает тебя, значит, ему не болит, когда болит тебе. Ведь это же очевидно, правда? Если он наступает на то, что для тебя важно и не желает слушать твои доводы, значит, твое счастье для него не имеет значения. Это же понятно? Если он, видя твои чувства, продолжает раскручивать тебя на еще большие эмоции, не говорит ли это о его равнодушии? Кого он любит и о ком думает в данный момент? 

Если вы не можете общаться с близким человеком, как с собой, значит, другого близкого человека, кроме себя самого, у вас нет.

1. Если вам повезёт, вы останетесь одни. Совсем одни, когда никого не будет рядом и придётся искать опору на землю и на себя. 

2. Если вам повезёт и это будет в правильное время, жизнь ударит по вам, чтобы расколоть как орех и достать ядро. 

3.Если вам повезёт и будет правильное время, вам будет больно. Так больно, что эта боль почти заставит умереть, а потом поможет переродиться изнутри. 

4. Если вам повезёт, вы будете плакать. И эти слёзы ничем невозможно будет сдержать. И через них придёт освобождение, а потом и настоящая жизнь. 

5. Если вам повезёт, вы будете уязвимы при других людях. И никак не сможете это спрятать. И тогда поймёте, кто с вами, а кто нет. 

6. Если вам повезёт, вы не будете знать ответов на вопросы. И тогда придётся что-то изобретать самостоятельно. 

7. Если вам повезёт, вы разочаруетесь в людях, идеях, учителях и добрых волшебниках. И, пережив это, сможете смотреть на реальный мир. 

8. Если вам повезёт и будет правильное время, вам не у кого будет спросить совета. Совсем не у кого. И придётся найти внутренний компас. 

9. Если повезёт и будет правильное время, вам будет невыносимо, настолько что придётся что-то сделать с этим или просто расслабиться и позволить миру что-нибудь с вами сделать. 

10. Если вам повезёт, вы потеряете, обманетесь, будете преданы и почти раздавлены. И это «почти» отпечатается на лице морщинами мудрости. И опыт останется с вами на всю жизнь. 

11. Если вам повезёт, у вас не останется денег. И придётся вступать в реальные отношения с людьми, которым раньше можно было просто заплатить. 

12. Если вам повезёт, у вас будет очень много денег, вы постигните глубину отчаяния, когда развеется иллюзия, что счастье в них. 

13. Если вам повезёт, вас далеко не все будут любить. И нужно будет настроить внутреннюю систему ценностей. А желание всем нравиться отпустит ваше горло. 

14. Если вам повезёт, кто-то близкий отвернётся от вас. И вы узнаете цену моментам счастья. 

15. Если вам повезёт, вы столкнётесь с любимыми лицом к лицу. И будет две правды. Их и ваша. И вы ощутите звенящее пространство между отдельными вселенными, которые едва соприкасаются. 

16. Если вам повезёт, вы сможете все это выдержать. И найти способ преобразования себя. Испытаете ту внутреннюю алхимию, которая делает из боли красоту. Из злости смирение. Из страха свершения. А из радости вдохновляющий пример. Вину и стыд вычищает из души как дворник выметает старый мусор. А шрамы превращает в двери. 

Если вам повезёт и будет правильное время… 

Сейчас будет длинно. 
Мой стаж работы с подростками – 36 лет. То есть начинала я в далеком 1980 году. Поэтому мне есть, что рассказать о наших детях – и тех, кто давно уже не дети, и тех, кто пока еще в возрасте, который принято называть «трудным». 

Я сегодня не буду делать реверансы. Накипело потому что. 

В далеких 80-х мы с моими тогдашними ребятами ставили спектакль, который назывался «Трудное детство». Сценарий писали сами. Говорили про школу, семью, несчастную любовь — про все, что делает детство трудным. Так вот. Можно брать сценарий и ставить спектакль завтра. Ничего не изменилось, кроме разве что появления соцсетей. Но главное остается главным. В том нашем спектакле была сцена о детских самоубийствах. Мы серьезно изучали материал. Читали записки, которые оставляли ребята. Разговаривали с теми, кого удалось спасти. Ни один из них не собирался на тот свет по-настоящему. По тогдашней статистике большая часть самоубийств приходилась на время с 18 до 19 часов. Они знали, что родители с минуты на минуту вернутся с работы. И думали, что мама с папой успеют, а заодно поймут, что надо что-то делать. Мы читали эти записки со сцены. И поняли одну очень простую вещь, банальную до противности. Мы заканчивали эту часть спектакля словами, которые я помню 30 лет: «Если бы мы называли настоящую причину ухода из жизни, звучала бы она примерно так: «Мне не хватало любви». Любите нас живыми». 

Ничего не изменилось. НИЧЕГО. 

Сегодняшнее утреннее занятие в мастерской журналистики я начала с разговора о том, что произошло. Некоторые смотрели трансляцию в «Перископе» или как там он называется. Теперь внимание. 7 РОДИТЕЛЕЙ ИЗ 7 ВЧЕРА ПОСЛЕ ПРОГРАММЫ «ПУСТЬ ГОВОРЯТ» РВАНУЛИ В СОЦСЕТИ ОБСУЖДАТЬ ЭТО ДЕЛО СО СВОИМИ ФРЕНДАМИ!!! Нужны комментарии? 

Еще раз внимание. Тем, кто во всем обвиняет плохих дяденек из контакта, которые толкают наших детей на этот шаг. Я спросила сегодня ребят, если бы у них была возможность вместо зависания вконтакте провести это время с родителями, что бы они предпочли. Можете мне не верить. Но 7 человек из 7 сказали, что выбрали бы родителей. Правда, с оговоркой: «Смотря что делать». Они хотят гулять с нами в парке. Читать вслух книжки. Играть в «Монополию». Готовить необычный ужин. Смотреть кино. Монтировать домашнее видео. Слушать рэп. Разговаривать про любовь и слушать истории, как мама познакомилась с папой, хоть сотый раз. Они не хотят отчитываться об оценках в школе!!! 

Теперь тем, кто считает, что тех, кого сегодня будут хоронить, мало пороли. Мои ребята сказали: «Тогда это случилось бы раньше». 

Несколько историй. Настоящих, из жизни. У меня есть ученица, которую бьют за четверки. Родители считают, что она должна быть отличницей, потому что может, и свои ресурсы надо использовать по максимуму. В сентябре девочка потеряла ключ и не смогла вовремя вернуться домой. А телефон забыла дома. Так бывает. В результате её наказали. В течение месяца она могла выходить из своей комнаты в трех случаях – в школу, на кухню и в туалет. Книги и компьютер забрали. Телефон тоже. Что делать надо было ребенку, знаете? Вот и я не знаю. Мы провели журналистский эксперимент и позвонили с этим вопросом на телефон доверия. То есть поставили на громкую связь и слушали, как девочка рассказывает эту историю тому, кто считается психологом. Слукавили только в одном: девочка сказала, что она сейчас наказана, что идет вторая неделя. «Что мне делать?» — плакала девочка. Она правда плакала, потому что история все еще её не отпускает. Та, которая считается психологом, на другом конце провода тупо наезжала на ребенка. «А как ты учишься? А ты позвонила маме, сказала, что потеряла ключ? Ну и что, что забыла телефон – можно у подруги попросить. А в школу ходишь? Ну вот, а говоришь, что никуда не отпускают!» Потом та, которая считается психологом, просто ушла. Ну просто взяла, положила трубку на стол и ушла, мы слышали стук каблуков. Через несколько минут она вернулась и спросила: «Ты еще здесь? Ну… попробуй поговорить с родителями. До свидания.» 

У меня есть ученица, которая пару недель назад в Лукашино полночи проплакала у меня на груди. Такое случается, потому что там, на тренингах, из детей начинает выходить все то, что они долго держали в себе. Мы говорили о том, что девочка ночами сидит в соцсетях. «А где мне еще общаться?! –кричал ребенок. – Я боюсь спать одна! А мама уходит играть в бильярд! Она замуж выходит, и мне придется переехать к ее мужу в коттедж! А я его ненавижу, он всегда смеется над тем, что я картавлю, а мама говорит, что ничего страшного, чтобы я привыкала, потому что мне в жизни это пригодится !» Я встретилась с мамой и поговорила про бильярд. Мама сказала, что играет она ночью, а ночью ДЕТИ ДОЛЖНЫ СПАТЬ. 

У меня есть мальчик, который весь прошлый год делился с ребятами настоящей трагедией: постоянные конфликты родителей. Они ссорились каждый день. Громко. Мама даже на месяц уходила. А в апреле мама позвонила мне и сказала, что следующий месяц мальчик ходить на занятия не будет, потому что у него тройка по геометрии. Я не выдержала. Я сказала маме, что она пытается лишить ребенка единственного места, где ему интересно и где его слышат. Что трудно учить геометрию, когда за стенкой 2 одинаково любимых человека орут друг на друга матом. Что пусть себе не ходит, если вместо наших занятий он пойдет с папой в спортзал. И много что еще сказала. Мама услышала, слава Богу. 

Я могу рассказать еще с десяток-другой таких историй. Историй про вполне благополучные с виду семьи. 

Да, и мы видели своих родителей по полчаса в день. Но у нас не было дяденьки из контакта, который раздает рецепты. А у наших детей он есть. И пока наши дети нужны этому дяденьке больше, чем нам, он будет нас побеждать. Потому что ему пофиг, какую оценку получил мой ребенок в школе. Потому что у него хватает времени разговаривать с ребенком так, что ребенок убежден: его понимают. Потому что пока мы с вами сокрушаемся по поводу этого дяденьки в фейсбуке и призываем его четвертовать, другой такой же дяденька уже регистрирует страницу и начинает дружить с нашими детьми. Ключевое слово – ДРУЖИТЬ. 

Им правда не хватает любви. И общения. Не про школу – они вообще не любят про нее говорить. Потому что убеждены, что нас не волнует ничего, кроме оценок. Которые, на самом деле, ровным счетом ничего не значат. И вообще школа ничего не значит, но это – другая тема. 

Девочка в 14 лет ложится в постель с мужчиной не потому, что из нее прет либидо. Ну ведь не прет же в 14 лет? Она ложится в постель, потому что думает, что это и есть – любовь, которой ей не хватает. 

Ребенок не должен слышать, как ссорятся родители! Я задолбалась объяснять взрослым людям, что в случае войны детей эвакуируют первыми! И не знаю, в курсе вы или нет, но чаще всего виноватым в родительских ссорах ребенок считает себя. Тут два варианта: 1) если бы меня не было, они смогли бы устроить свою жизнь, а так вынуждены мучиться друг с другом и 2) я для них ничего не значу, потому что они даже ради меня не хотят быть вместе. 

Родители обязаны читать страницы в соцсетях своих детей. Что хотите говорите мне про доверие, про то, что вы и так все знаете, что он вам доверяет. НИХРЕНА! Попробуйте под другим именем зарегистрироваться вк и напроситесь к ребенку в друзья. Много нового узнаете, правда. Только если вы – умный родитель, вы не будете использовать эту информацию в формате: «Я все знаю, лучше бы ты посуду помыла, прежде чем ….(далее – варианты)». Вы просто будете знать и делать выводы. И грамотно действовать. А тем, кто отстаивает право детей на тайну переписки, отвечаю: мы на войне с дяденькой, а на войне все средства хороши. Только побеждает тот, у кого тактически все грамотно. 

Если вы хоть раз в случае публичных разборок заняли не сторону ребенка, а противоположную, он не будет вам доверять. Никогда больше. И не придет за помощью в случае необходимости. Неправ? Бывает, и нередко. И тогда мы говорим учительнице, которая ругает ребенка при вас: «спасибо, Марьванна, до свидания». А дома, наедине, пытаемся понять: ПОЧЕМУ?! 

Я не говорю о вседозволенности. Я говорю о недостатке внимания. Внимания много не бывает. Чрезмерная опека – бывает. Желание прожить вместо ребенка его жизнь – бывает. Желание выдрессировать – бывает. А внимания не бывает много! Не надо путать внимание и рабство. Ребенок должен быть уверен: его любят любым! 

Еще одна история. Звонит бабушка, которая воспитывает внучку с рождения. В истерике. «Она отказывается быть девочкой! Она кричит, что однополая любовь и браки между женщинами имеют право на существование!!!» Мне лично все понятно. Девочка пытается убедиться в том, что она нужна любая. Принимаем решение: бабушка вечером спокойно говорит, что подумала и поняла, что если девочка хочет стать мальчиком, то они начинают копить деньги на операцию. Больше к этой теме девочка не возвращалась. 

Из обсуждения в ФБ: « Думаю, родители не совсем причем. Любовь хоть как транслируется и считывается ребенком. Основная хрень: дети стремятся к признанию каким-то социумом, а там не берут.» 

1. Родители априори причем. Потому что они родители. И если они не при чем в случае ухода ребенка из жизни, то они тогда вообще нахрена?! 

2. Не считывается. Вот не считывается и все. Им нужны доказательства. Постоянно. Отнюдь не материальные. 

3. Да, стремятся. И если «не берут» в одном месте, надо искать другое. Где вы будете уверены, что не навредят. А ребенка услышат. В Тюмени, навскидку – «Вега», поисковики Артура Ольховского, «Интервал» Саши Курапова ну и ваша покорная слуга. Наверняка еще с десяток «каких-то социумов» наберется, если озадачиться. Вполне себе такая компания будет в помощь родителям, которые с утра до ночи на работе. Чем больше времени ребенок проводит в полезных местах, тем меньше – в Интернете. Полезные места – это не только Еврошкола. Это там, где слышат, понимают и разговаривают. Для моей племянницы Сашки это – театральная студия. Для моих алма-атинских ребят таким был пионерский штаб. Для сотен тюменских ребятишек – Башня и Генсаныч (кроме перечисленных). Школу сразу вычеркиваем — она давно перестала быть местом, где что-то делается в интересах ребенка. 

Они могут жить без соцсетей. На выездах всегда проводим такую штуку: в первый день просим сдать телефоны всего на ночь. Говорим: завтра утром заберешь. Честное слово, забывают забрать до конца смены! 

Человек уходит из жизни, когда он перестает чувствовать и понимать её ценность. Не жизни вообще, а собственной. Перестает понимать, что он нужен. Даже если он остался на второй год. Даже если он украл в магазине шоколадку. Даже если он не поступит в вуз. Даже если он не моет за собой посуду. Все равно нужен. 

Из уст моих ребят: 

… я плохой сын, потому что у меня 3 по физике 

… я поеду в Лукашино, если папа выйдет из запоя 

… я мечтаю стать режиссером, но мама говорит, что я не поступлю ни за что 

… у нас в классе много таких, как я — ненормальных 

… я попросила маму помочь, а она сказала, чтобы я сама решала это проблему, потому что уже взрослая 

… отчим меня наказал за то, что я разговаривал с папой по телефону 

И последнее. За все, что происходит с нашими детьми, несем ответственность мы, родители. И никто больше. 

Марина Солотова

• Когда в городе еще не завыли сирены, я уже всё знал. 
  Знал, потому что много таких «потому что» было вокруг меня. Прикосновение холодного ветра к открытой шее, будто кто-то мертвый тронул её ледяными пальцами. Скрип трамвайных колёс на стыке рельсов, крик вороны в темнеющем небе. Пульс горящих окон: затухающий, рваный. Последний. 
  Я вышел из трамвая, дошёл до набережной и сел на первую попавшуюся скамейку. Закурил и закрыл глаза, чувствуя, как волоски на руках встают дыбом, точно превращаясь в мелкие острые иголки. 
  Сирены раскололи вечер надвое — время «До» и время «После», которого оставалось так мало. 
  Четырнадцать минут. 
  Их хватит на многое, если, конечно, не жадничать. Тратить по минуте. Закрыв глаза, я сидел и слушал, как мир вокруг меня стремительно сжимается. Он был уже мёртв, но ещё не понимал этого. И только отдельными искрами в нём, как в остывшем костре, светились те, кто никуда не торопился. 
  
  14 минут 
  — Атомная тревога! — заревели вечно молчащие динамики с фонарных столбов. 
  — Атомная тревога! Это не учения! Внимание! Немедленно укройтесь в ближайших убежищах! 
  Он вздрогнул, потому что как раз стоял под рупором. Растерянно огляделся, ненужным уже движением прикрывая букет от ветра. И тут же увидел её — она бежала от автобусной остановки, спотыкаясь, взмахивая сумочкой. Не отрывая глаз от его лица. Он следил за ней, и все другие прохожие казались угловатыми картонными силуэтами, покрытыми пеплом. 
  — Господи… Как теперь-то? — сказала она, схватив его за руку. 
  — Возьми цветы, — сказал он. 
  
  — С ума сошел? Какие цветы? — крикнула она. 
  — Возьми, — сказал он, — и отойдем, а то затопчут. Пойдём лучше в переулок, погуляем. Как раз успеем дойти до нашего любимого дерева. 
  Она вдруг успокоилась. 
  — Обещаешь? 
  — Конечно, — он улыбнулся, чувствуя, как все внутри леденеет от страха. 
  
  13 минут 
  Он выстрелил три раза и увидел, как директор оседает в кресле, дёргаясь сломанной куклой и брызгая кровью — с шипением, как сифон. 
  — Nothing personal, — буркнул под нос, — just business.
  Прицелился в секретаршу, которая стояла у двери кабинета на подгибающихся ногах, но передумал. Подойдя ближе, киллер аккуратно выдернул у нее из-под мышки кожаную папку. 
  — Бегите, — посоветовал мягко. Тут же заметил, что случайно испачкал штанину чёрных джинсов пылью, похлопал по ней ладонью. 
  — Бегите, правда. Может, успеете, — посоветовал еще раз и вышел.
  
  12 минут 
  Старик сидел неподвижно и глядел на шахматную доску, где его чёрный король жался в угол, под защиту последних фигур. Его противник, если так можно было назвать старинного партнера по шахматам, только что откинулся назад, захрипел и упал со складной табуретки, царапая руками пиджак напротив сердца. Они встречались здесь, на Страстном бульваре, каждую пятницу — вот уже тридцать лет. Хороший срок. 
  Старик посмотрел вокруг. Где-то слышались гудки, звон стекол и скрежет бьющихся машин. Он проводил глазами странную пару — мужчину с острым худым лицом и его спутницу, прижимавшую к себе букет цветов. Мужчина обнимал девушку за плечи. Их взгляды скользнули по старику, не замечая.
  Он поглядел на доску, потом, покашляв, вытянул худую руку и холодными пальцами аккуратно уложил короля на чёрную клетку. 
  
  11 минут 
  — Интересно, а если я сейчас уйду, не заплатив, вы меня арестуете? — Сергей повертел в пальцах золотую печатку, потом поглядел на продавщицу за витриной ювелирного салона. Она его не услышала — стояла с белым лицом, и трясущимися руками бесконечно поправляла и поправляла кулон на шее. «Мама, ма-а-а-ма, хватит, ну хватит!», — вторая девушка визжала в углу, но сирены заглушали её голос. Охранник тупо поглядел на Сергея, потом вдруг сорвался с места, подбежал к визжащей продавщице и два раза сильно ударил её по лицу. 
  — Заглохни, сука! 
  — Нехорошо, земляк, — улыбаясь, громко сказал ему Сергей. Он надел печатку на палец и сунул руку в карман дорогого пальто. 
  — Чё? – заорал охранник, двигаясь на него. Сергей увидел капли пота на лбу, и секунду разглядывал их, думая о
• том, что печатка сидит на пальце как надо — не жмёт и не болтается. Потом достал из кармана пистолет и выстрелил охраннику в лицо. 
  
  10 минут 
  Они сидели в остановившемся трамвае и передавали друг другу бутылку коньяка. 
  — Плохо получилось, — сказал Андрей. Он попытался улыбнуться, но нижняя челюсть прыгала, и лицо белело с каждым глотком, — неохота так умирать. 
  — Может все-таки учения? — возразил Димка, но тут же осёкся. 
  — Жаль, что не доехали до Пашки. У него сейчас как раз все собрались. День рождения, дым столбом наверно… 
  — Думаешь, легче было бы? 
  Андрей подумал. 
  — Нет, — сказал он. – Не легче. Ладно, давай ещё по глотку. Закусывай, торт всё равно не довезём. 
  Он посмотрел в окно. 
  — Гляди, живут же люди. 
  На перекрестке высокий человек в пальто расстреливал чёрный джип. Каждый раз он тщательно и долго целился — похоже, очень хотел сшибить выстрелом антенну, но у него никак не получалось. Расстреляв патроны, он махнул рукой и облокотился на капот. 
  — Приехали, — усмехнулся Димка. Он сделал глоток коньяка и поморщился. 
  
  9 минут 
  — Давно хотел тебе сказать… — он закончил щёлкать пультом, с одного шипящего пустым экраном канала на другой, и оставил телевизор в покое. 
  — Что? — вяло отозвалась она. 
  — Никогда тебя не любил. Надо было тебя еще тогда, в Крыму утопить. Подумали бы, что несчастный случай. 
  — Сволочь! — она ударила его по щеке. Перехватив руку, он резко выкрутил её. Когда жена завизжала и согнулась от боли, погнал её к открытому балкону, сильнее выгибая локоть. 
  — Не надо! — она попыталась уцепиться длинными ногтями за дверной косяк. Ноготь сломался и остался торчать в щели. 
  Он выбросил её с балкона, сам еле удержавшись у перил. Посмотрел, как тело шлепнулось на асфальт — звука было не слышно, все перекрывали сирены. 
  Закурил. Десять лет уже не чувствовал вкуса сигаретного дыма, потому что так хотела жена. Выдохнул, затянулся глубже. 
  
  8 минут 
  Люди бежали по улице — в разные стороны, кто куда. Натыкались друг на друга, падали, кричали и ругались. Один только нищий смирно сидел у забора, кутаясь в драный плащ. Шапку, в которой бренчала какая-то мелочь, давно запинали на другую сторону тротуара, но он за ней не торопился. Замер, вздрагивая, опустил нечёсаную голову. 
  — На тебе, — кто-то бросил на колени нищему пистолет с оттянутым назад затвором, — я сегодня добрый. Один патрон там еще остался вроде. Сам разберёшься. 
  Нищий не поднял голову, исподлобья проводил глазами ноги в черных джинсах, мазок пыли на штанине. Смахнул пистолет на асфальт, завыл тихо, раскачиваясь из стороны в сторону. Рядом, осторожно косясь блестящим взглядом, опустился голубь, клюнул какую-то крошку. 
  
  7 минут 
  В кинотеатре кого-то убивали, толпа пинала ворочающееся под ногами тело, возившее по полу разбитым лицом. 
  — Не смотри, — он ласково взял её за подбородок, повернул к себе, поцеловал в губы. 
  — Я и не смотрю, — она храбро пожала плечами, хотя видно было, что напугана. 
  — Я тебя не брошу, — сказал он тихо. 
  — Что? – девушка не услышала, заткнула уши, громко закричала: 
  — Как эти сирены надоели! Я тебя совсем не слышу! 
  — И не слушай! — крикнул он в ответ. — Я тебя все равно не отпущу!
  — Правда? 
  — Конечно! 
  Несколькими секундами позже их застрелил заросший грязной щетиной нищий, у которого откуда-то оказался пистолет. В обойме было всего два патрона, и нищему не хватило, чтобы застрелиться самому. 
  — Твари! Чтоб вы сдохли! — он кричал ещё долго, но его никто не слушал, только двое парней в пустом трамвае рядом, руками ели торт. 
  
  6 минут 
  — Ты так быстро всё сделала, — сказал он, — спасибо, Маша… И сирен этих почти не слышно. 
  — Молчи, — строго приказала человеку в кровати высокая женщина, — тебе говорить нельзя. 
  — Теперь-то уж что толку? — хрипло засмеялся-закашлял он. — Чудная ты, Маша. Так и будем врачей слушаться? 
  Она заботливо подоткнула ему одеяло, сама села рядом, глядя на острый профиль в полумраке комнаты.
  — Маша, — он слова зашевелился, поднял голову, — почитай
  что-нибудь? 
  — Хочешь Бродского? –
• спросила она, не шевелясь. 
  — Очень. 
  Ей не нужно было тянуться за книгой и включать свет. Еле шевеля губами, почти беззвучно, она начала: 
  
  — Я не то что схожу с ума, но устал за лето. 
  За рубашкой в комод полезешь, и день потерян. 
  Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла все это — города, человеков, но для начала зелень… 
  
  5 минут 
  — Мама, нам долго здесь сидеть? – спросил из глубины молчаливо дышащего вагона детский голос. 
  — Тихо. Сколько скажут, столько и будем сидеть, — шикнула женщина. И снова все затихли, только дышала толпа — как один смертельно раненый человек. 
  — Выйдем на перрон? – спросил машинист своего сменщика. 
  — Зачем? В кабине хоть не тесно. А там сейчас сплошная истерика, особенно когда эскалаторы отключили. 
  Машинист прислушался. 
  — Вроде тихо, — он пожал плечами. 
  — Это пока. Ты погоди еще немного. 
  — Да скоро будет уже всё равно, сам знаешь. Мы же на кольцевой. Здесь всё завалит. 
  — Это точно. 
  Не сговариваясь, оба закурили. 
  — Прямо пилотом себя чувствую, — сказал сменщик. — Как будто самолёт падает, и уже чуть-чуть осталось. Только на покурить. 
  — Самолёт, метро — то же самое, только без крыльев, — попытался пошутить машинист. 
  Оба невесело посмеялись. Потом сменщик щёлкнул тумблером, и фары поезда погасли. 
  
  4 минуты 
  За углом кто-то играл на гитаре, нестройный хор старательно вытягивал слова песни. Саша поднялся по тёмной лестнице на верхний этаж дома. Сначала ему показалось, что на лестничной площадке никого нет, но потом он услышал тихий плач у двери, обитой красным дерматином. 
  — Ну? Чего ревёшь? — Саша присел на корточки перед маленькой девочкой в красном комбинезоне. 
  — Страшно… — сказала она, поглядев на него серыми глазами. — Мне мама дверь не открывает. Они с папой ругались сильно, а потом замолчали, я через дверь слышала. 
  — Замолчали — это плохо, — серьёзно сказал Саша. — Слушай, хочешь на крышу? Сверху все видно далеко-далеко. 
  — На крышу нельзя, — девочка помотала головой, плача зареванное лицо в ладошки. Саша аккуратно отвёл ладошки от лица, подмигнул серым глазам. 
  — Сегодня можно. Я же не чужой дядька, а твой сосед снизу. Вот честно-честно. Пойдём, сама посмотришь. 
  Грохоча листами железа, они взобрались на самый верх крыши. Саша крепко держал девочку за руку.
  — Ага. Вот мы и пришли, — он огляделся, потом снял свой плащ и постелил его прямо на ржавую жесть, — садись. Хорошо видно? 
  — Да, — девочка, не отрываясь, смотрела в небо. 
  — Ну и замечательно. Посидим, а потом и мама вернётся, и папа… 
  Саша растянулся рядом, заложив руки за голову, и тоже начал смотреть на облака, гадая про себя — успеет он или нет заметить ракету. 
  
  3 минуты 
  Город затихал. Я сидел на скамейке, по-прежнему не открывая глаз, чувствуя, как люди забиваются поглубже в щели, чтобы спрятаться, хотя прятаться было бесполезно. Те, кому повезёт выжить, были отсюда далеко. А я не считался, я даже не отбрасывал тень, сидя под тускнеющим фонарем. 
  
  Две минуты. 
  Ветер перестал дуть. Время сжималось, стремительно скручивалось в клубок, потому что миллионы человек сейчас думали только об одном — как бы замедлить эти минуты. Никогда не бывает так, как хотят все. Неторопливые и торопливые, они были на равных, хотя у первых в запасе оказалось несколько лишних мгновений. 
  
  Минута. 
  В небе будто кто-то прочертил белую полоску. Она всё удлинялась, и впереди сияла раскаленная точка — словно метеорит, который сейчас упадёт, оставив после себя просто маленькую воронку. «Маленькую! — взмолился я, не разжимая губ. — Пожалуйста! Маленькую! И чтоб все потом вернулись, вышли, убрали мусор, снова стали такими как раньше!» 
  В мире была тишина, и я понял, что меня никто не слушает. Скоро этот город превратится в стеклянный пузырь, застывший, навечно вплавленный в корку земли. 
  
  А я? Ведь я останусь? 
  Останусь? 
  Но что я скажу? 
  И куда пойду, расправляя обгоревшие крылья, покрытые мёртвым стеклом.

У меня нет квартиры. У меня нет машины. У меня нет ноутбука и телефона.
У меня нет детей. У меня нет родителей. У меня нет сестер, братьев и дальних родственников.
Порой у меня нет и меня.
Привет. Меня зовут Игорь, и я – бомж.

В мире людей я не считаюсь человеком. Скорее грязью под ногами. Неприятной, ненавистной и пачкающей их чистый мир. Они ходят рядом со мной, они видят меня, но не замечают. Мужчины и женщины, старики и дети, — все с отвращением морщат носы, поджимают губы и с какой-то надменной гордостью отводят головы в стороны. Они словно говорят: «ты сам виноват в том, что стал бомжом. Ты пропил все деньги, когда мог вложить их в дело. Так когда-то сделал Я. Посмотри, я лучше. Я – человек. Ты – бомж. Я – человек. Ты – никто». А сколько укора в их ясных взглядах! Они винят меня, но я не понимаю за что. За то, что смею жить в их мире?..
Но, знаете, не все так плохо. Порой, бывает, выйду вечером на улицу, да встречу добрую женщину. Она посмотрит на меня, вздохнет как-то грустно-грустно, и протянет буханку хлеба. Я возьму. Что ж не взять-то? Скажу «спасибо большое» и поклонюсь даже. А у самого слезы глаза щиплют. Я поскорее уйду, чтобы она не видела этих соленых ручьев, что мажут грязь по лицу. Сяду возле подвала, да съем полбуханки. Остальное отдам Адидасу – моему другу. Такому же бездомному, грязному и голодному, как и я. Сперва я звал его «Адик», а теперь в шутку называю Гадиком. И жить веселее становится, когда подзываю его, а он смотрит непонимающе и вопрошает: «Эт я, чтоль, ГАДик?».
Иногда выдаются худые дни. Иду порой домой (да, у меня есть дом – я расскажу о нем позже), да повстречаю ребят шестого-седьмого класса. Их возраст еще слишком нежен, но так зол… Они не могут пройти мимо, ведь я для них боксерская груша. Безобидная, не способная дать сдачи. Пинать, бывает, начнут. Однажды кирпичом мне в голову кинули, да так, что я сутки без сознания в луже провалялся. Вчера вот повалили меня, да доской побили. Я потерял сознание, а проснулся от того, что какая-то юная девушка мне голову перевязывает, да тарелку супа протягивает. А я сижу, молча смотрю на нее и плачу. В этот раз я не могу убежать. Только стыдливо голову опускаю, да прячу глаза за сальными прядями седых волос. Спасибо тебе, добрая девушка. Будь здорова, будь счастлива.
А каждый вечер я иду домой. Захожу в старый подъезд, пропахший кошачьей мочой, дымом сигарет и жареными котлетами. Такой грязный дом снаружи! – и такие добрые люди внутри. Они знают меня. И не выгоняют. Сажусь возле двери, склоняю голову набок, да засыпаю. А когда кто заходит и ругается, что темно хоть глаз вырви – я просыпаюсь, достаю из кармана куртки коробок, да чиркаю спичкой. Путь им освещаю. Сперва пугались, а теперь привыкли. А Андрюха, бывает, с работы поздно вернется, да первым делом: «Гоша, ты опять на посту уснул? Включай свет, а то сигарет не получишь!» Добрый парень. У самого за душой ни гроша, а мне помогает. И кормит, и поит, и сигареты покупает.
Так и живу. Не жалуюсь. Каждый день хожу по лезвию между добром и злом. И вот что я вам скажу… Добра больше. Я знаю – я видел.

— Гоша, ну ты опять за свое? Включай свет, горе-электрик! Иначе не получишь сосиску, – с шутливым недовольством говорит парень, находясь у двери. Он опять задержался на работе. Не щадит его начальство. Не щадит… – Ага! Солдат спит, а служба идет? Вставай, Гошан! Включай мне свет! — Прости, но света нет. Ты не волнуйся, просто… спички кончились. Андрюха начинает рыться в карманах, а потом достает телефон. Включает фонарик и подбегает ко мне. Пытается нащупать пульс, которого больше нет. Но ты не переживай, только не из-за меня. Вот лучше, на, возьми спички. Там целый коробок.
Возьми и освещай себе путь тогда, когда будет темно. Теперь сам.

А знаете…
У меня не было квартиры и машины. Не было детей и родителей.
Но у меня был я. Привет, меня зовут Игорь. И я – человек.

Отсталые родители учат сыновей, что «девочек обижать нельзя». Тогда надо учить девочек, что «мальчикам нельзя отказывать». Для симметрии. Разрушительный потенциал у обеих фраз одинаковый. Но шутки в сторону! Надо быть совсем слепыми, чтобы не замечать явного вырождения мужчин в нашем обществе. И всего-то нужны 3 фразы, чтобы этот процесс продолжал косить наши ряды в следующих поколениях.

Мы сидим с моей знакомой в кафе и после разговора о делах заговорили о детях, у нас мальчики.

— Я давно поняла, что трудно воспитать настоящего мужчину, когда парень не видит примеров мужского поведения.
— А что ты считаешь примером мужского поведения?
— Ну, я говорю ему, что девочек нельзя обижать…
— А мальчиков можно? А собачек? А старушек? Ты понимаешь, что подобными фразами ты гарантируешь своему сыну проблемы во взрослой жизни?

У нас не было на эту тему холивара, мы же по старинке общались, а не в жж. К тому же моя знакомая вполне адекватна, чтобы в таком важном вопросе, как воспитание мужчины, все-таки послушать мужчину.

Я, кстати, давно заметил, что женщины, описывая идеального мужчину в вакууме, приводят определенный перечень формулировок. Но, если усложнить эксперимент и перевести фокус внимания на ее сына, формулировки меняются. Скажем так: от потребительских на общечеловеческие. Например, появляется слово «свободный».
Итак, я считаю, что есть 3 фразы, которые при регулярном повторении сделают из мальчика проблемного мужчину, если не безвольную тряпку.

1. Нельзя обижать девочек.

В таком чистом виде фраза ставит мальчика в подчиненное положение, а девочкам дает индульгенцию на пожизненные манипуляции. Девочки ведь слышат эти установки, они знают об их существовании, и, конечно же, используют. С того момента, как девочка уяснила себе это слабое мужское место, ей достаточно в любой момент изобразить обиду, чтобы вызвать у мальчика чувство вины. Женские обиды, таким образом, для мужчин непредсказуемы, но не потому, что мы толстокожие, а они загадочные. Совсем нет. Большинство женских обид возникают не тогда, когда мы сделали реально больно, а когда это надо девочке. Вот и вся непредсказуемость.

Мальчики прячут свои обиды, а девочки демонстрируют. Просто мальчики не научены извлекать из обид пользу. Женские слезы — так вообще ядерная бомба, это ж все знают. Мы ничего плохого не замышляли и ничего плохого не делали; или сделали, но не замышляли; или замышляли хорошее, но не угадали, и тут — БАЦ! — мы уже плохие, значит, надо исправляться. Слезки высохнут очень быстро, а колечко останется.

И все это просто потому, что установка «нельзя обижать девочек» слишком общая и размытая, чтобы реально служить воспитанию и формированию осознанных жизненных ценностей. Мужчина не сможет научиться действовать в своих интересах, если будет оглядываться: а не обижает ли он своими действиями какую-нибудь женщину в радиусе 50 метров? Какую-нибудь всегда обидит, инфа 146 процентов.
Любой мужчина найдет в своей истории случаи, когда он действовал в ущерб своим интересам, чтобы не обидеть некую женщину. Это называется «свобода»? Если мы даже предсказать не можем, на что конкретно она может обидеться. Нельзя на человека возлагать ответственность за чувства других людей. «Обида» — из этой серии.
Поясню: надо говорить конкретно, что означает «обижать». Например, «нельзя бить девочек, если они не бьют тебя», и смысл глагола «обижать» конкретизируется, а не переносится на всю гипотетическую совокупность действий. Или «нельзя намеренно указывать на недостатки, которые человек не может исправить». Это уже для детей постарше, да. И, кстати, заметили, что эти правила не только к девочкам относятся? Значит они правильные.

И тогда парень вырастет с нормальной адекватной реакцией на явные манипуляции через чувство вины: «Хочешь страдать — это твой выбор. Тебя что-то не устраивает — давай обсудим». Хотя бы появится презумпция невиновности в разборках, а не так, что ты виноват только потому, что у нее глаза на мокром месте.

Ну и чисто для симметрии. Когда-нибудь вы слышали, чтобы родители строго так говорили девочке: «нельзя обижать мальчиков»? Вряд ли. Значит можно! Нормальное общество?

2. Девочкам надо уступать.

В том же кафе с этой моей знакомой во время нашего разговора мы наблюдали вместе такую сцену. Видим пару с детьми. Папа так авторитетно говорит: «Идите мыть руки!». Мальчик лет 6 и девочка лет 8 наперегонки несутся к санузлу. Перед самой дверью девочка, на зависть всему NHL, бортует мальчика бедром, и мальчик пролетает дальше. Затем возвращается к двери, там внутри возня, оба возвращаются к столу.

— Мама, папа! А он толкается! Девочкам же надо уступать!
— Да, девочкам надо уступать! Ты что вытворяешь!

У парня слезы в глазах: он пострадал от более физически развитой сестры, и он еще виноват. И нельзя признаться, что он слабее, и плакать нельзя, ибо «не по-мужски». Дети в этой сцене всего лишь дети, и вся стратегия их дальнейшей жизни закладывается родителями в подобных ситуациях. Родители, как роботы, пробубнили заученную фразу, не вникнув в ситуацию.

Вот вырос мальчик, уверенный, что «девочкам надо уступать». Что конкретно уступать — место в троллейбусе или выгодный проект на работе? А все: и то, и другое. И вот он такой весь джентльмен, девочкам уступает, приезжает домой, и что он там слышит? Что он лох и неудачник. А он виноват? Ему так в башку любящие родители заложили. А сказать ему, что он лох и неудачник — это не обида Обида, но мальчиков обижать можно.

Может показаться, что я сгущаю краски. Нет, не сгущаю. Это базовые ценностные установки, они действуют, не оглядываясь на наше сознание: что в буквальном виде заложено родителями в детстве, то и рванет, когда придет время. Оно потом, бывает, корректируется, иногда, с годами, если повезет, у некоторых. Но прежде, чем нормализуется, пройдут годы, а затем маятник качнется в противоположную сторону. И девочкам достанется.

Девочки любят джентльменов. Но век джентльменов совпадал с веком леди, а леди не участвовали в бизнесе и не конкурировали с мужчинами. И вообще все это сильно романтизированное представление о жизни узкой прослойки общества, давно и неправда.

Истинное джентльменство — результат свободного осознанного выбора, а не вбитая в голову привычка. К тому же, если сейчас отправлять мальчиков с джентльменскими установками в мир хищников обоих полов, то жизнь будет красивой, но недолгой. Джентльмены умирают первыми. Хотя, в общем, отчего бы не уступить даме место в метро? Главное — не распространять это правило на все сферы жизни без разбора. Вполне можно любить и уважать некоторое число женщин, при этом не стараясь им постоянно уступать в жизненно важных вопросах.

3. Молодец, послушный мальчик.

Для меня представляется очевидным, что человек воспроизводит то поведение, которое поощряется. Поощряете красоту? Получите красоту. Поощряете интеллект — получите интеллект. Поощряете послушность? Получите послушность. Поощряете самостоятельность? Получите самостоятельность. Однако и просто послушный мужчина в хозяйстве пригодится. Ага, особенно если на примете есть непослушный любовник, свободный и сильный мужчина.

Отчего хорошие девочки любят хулиганов? Свобода, самостоятельность, готовность устанавливать и отстаивать свои правила, сила духа. Ну или что-то вроде. Поправьте меня, если ошибаюсь.
А что делают послушные мальчики? Они живут с мамами, например. Потому что 1) мама обидится, если он уедет жить отдельно. А мама — главная женщина в жизни, а девочек обижать нельзя. 2) Мама очень просит, а «девочкам надо уступать». 3) Как же не послушаться маму?

У таких презираемых женщинами мужчин на самом деле высокая цель и очень трудная ситуация, это без иронии. У всех свои трудности и свой путь преодоления. Вы думаете, что такой мужчина говнюк, а вы молодец? Ваша лично какая заслуга в том, что у вас с тем мужиком разные родители, и они по-разному вас воспитали?
Я живу самостоятельно с 17 лет, но я понимаю, что это, в первую очередь, не моя, а заслуга моей мамы, все детство мне твердившей: «думай своей головой». Не помню, чтобы меня хвалили за послушность.
Что я в целом хочу сказать?

Расцветающее женоненавистничество — это, на мой взгляд, обратное движение маятника после женопоклонения. Это результат когда-то предъявленных родителями особых требований к мальчикам. Те выросли и осознали, что мир другой, что они выполняли свою часть договора, но не получили награды. И главное: вроде некого обвинить. Родителей же не обвинишь. Да и не в чем родителей обвинять — делали, как могли. И обвиняются все женщины скопом. Это глупо и неконструктивно, как любая крайность. Но за ошибки родителей расплачиваются дети.

И, да, еще мужчины, бывает, пьют. Когда несколько ценностных установок противоречат друг другу. Это лично мое мнение, что одна из причин мужского алкоголизма — попытка снизить вес одних установок по сравнению с другими, поскольку в не измененном состоянии сознания для этого конкретного человека выбор невозможен. Водочка капнет на одну чашу весов, и тогда легче выбирать линию поведения. Конечно, я не могу составить полный список того, что нельзя говорить мальчикам. Но уж как есть. Могут ли такие фразы воспитать ответственную свободную мужскую личность, способную принимать решения? Вряд ли. 

А, если решение не принимает мужчина, его примет женщина, и совсем не в его интересах.
Так сложилось, что в течение короткого времени я услышал эти 3 фразы. Они, наверное, самые распространенные, и в таком размытом значении однозначно вредные для психики будущих мужчин. Хотя многим женщинам удобные. Если речь не о вашем сыне.

Женщин жалко. Постоянно жалуются, что мужиков вокруг нет.
Женщин не жалко. Воспитывают своих сыновей как девочек.
Результат закономерен.
Выскажу свои мысли по этому поводу.

Первое
Воспитанием мальчика должен заниматься отец. Причем, с самого рождения. Своего рождения, а не с рождения сына. Потому как воспитание в семье — это не нравоучения. Мальчик копирует образец поведения своего отца, а не его слова. Вопрос мамам — хотите ли вы, чтобы ваш сын стал таким же как ваш муж?

Второе
Что я вкладываю в понятие «мужчина»? Вполне себе домостроевское понятие. Мужчина должен быть сильным. А что это значит? Уметь принимать решения и брать на себя ответственность за эти решения.

Вопрос родителям — учится ли ваш сын самостоятельно принимать решения и отвечать за них?

Третье
Принимать решение и нести ответственность — две стороны одной медали. Свобода с одной стороны. Ограничение свободы с другой.
Пример.
Мужчина принимает решения, но не несет за них ответственность его женщина. Это не мужчина, а маменькин сынок. Мужчинка.
Мужчина не принимает решения, но несет за них ответственность. Это не мужчина. А подкаблучник. Мужичок.

Четвертое
Свобода начинается с самоограничения.

Есть такая восточная поговорка «Первыми пьют воду верблюды, потому как у них рук нет. Вторыми пьют мужчины, потому как у них терпения нет. Последними пьют женщины».

В моей схеме воспитания схема другая. «Лучшее — маме. Потому что она девочка. Затем коту — потому, что он беспомощен и зависит от нас. А затем уже нам с тобой. Потому что мы мужчины».

Пятое
В каком возрасте младенец становится мужчиной?
С момента осознания себя как личности. Психологи знают этот возраст. Три года. Да, мамочки. Три года.
Именно с этого возраста необходимо постоянно внушать сыну — «Ты — мужчина!».
Именно с этого возраста необходимо учить его нормальному мужскому слову «Должен!»

К сожалению, это слово превратилось в психологической среде как некий жупел — «долженствование». У многих психологов оно почему-то ассоциируется с невротическими реакциями.

Увы, но это факт — многие «хочу и не волнует!» приводят к развитию социопатической личности. Оглянитесь вокруг и вы увидите массу мужчинок, не способных заставить себя на какое-то действие.

Мужчина должен. Уметь терпеть. Уметь преодолеть себя. Уметь ошибаться. Уметь быть нежным. Уметь быть грубым. Уметь быть разным. Уметь отвечать за свои слова. Мужчина должен уметь БЫТЬ.

Шестое
Относится к пацану надо сразу с момента рождения как к мужчине. Когда младенец орет у вас на руках — достаточно его укачивать и разговаривать с ним — «Ты у нас мужчина? Чего тогда орешь?» Вам понятно, что в этот момент вы не ему установку даете, а себе? Что в дальнейшем, вы к нему будете относится как равному и взрослому?

Да. К ребенку надо относится как к взрослому. Это не значит, что с ним не надо играть, не прощать его ошибки, не нежить его, не улыбаться ему.

Седьмое
Ребенку можно ошибаться. Он исследует мир вокруг себя, исследует его границы. Знаете, почему мужчины похожи на детей? Потому как мужчины тоже раздвигают границы этого мира. Мужчина должен быть беспокоен. Он движущая сила человечества. А женщина — сила сохраняющая, если что.

Нельзя наказывать пацана за ошибки. Их нужно исправлять. Ему. Самому. Самостоятельно. Но с вашей подсказкой и помощью.
А теперь — иллюстрация всего этого.

Несколько лет назад я женился.
И появился у меня двоюродный сын. Двоюродный — потому как я его не усыновил.А как мне его еще называть? Было ему семь лет.

С самого начала я занял позицию альфа-самца в стае. Обозначил границы поведения:
-Твоя комната — это твоя комната. Ты там хозяин — сам у себя прибираешься, сам у себя бардачишь.
-Мама — это же девочка. Чем больше мы ей помогаем — тем больше она довольна и тем меньше рычит\ворчит.
-Накосячил — отвечай.
-Ты все можешь сам.
-Ты, в первую очередь, защитник семьи.
-И не забывай. Мы — вместе.
-Есть проблема? Значит есть и ее решение.

Первое время он меня ненавидел. И понятно за что. Только что был рядом любимый папа. И вдруг, какой-то непонятный мужик.
Сначала мы принюхивались друг к другу. Два самца в стае. Тихонечко налаживали контакт.

Соревновались друг с другом. И до сих пор соревнуемся. Приз — улыбка от мамы. Ну и не только улыбка. Еще обнимашки\целовашки. С тех пор самое сильное наказание для него моя фраза:
-Мама будет очень расстроена.

Как-то с мамой разыграли сцену. Я типа, накосячил. Она, типа, расстроилась.
-Видишь, что бывает, если маму обидеть? — моя фраза.

Завели кошака. Кот — лучшее средство для развития у пацана кинестетики. А кинестетика — основа сексуальности. Фраза «тренируется на кошках» как никогда актуальна именно в этом случае. Глажка\утюжка котов способствует развитию способностей глажке\утюжке женщин в будущем.
-Дялеш! Можно я на велосипеде покатаюсь?
-Ты мужчина — ты и решай.
-Я — мальчик...
-Тогда — нельзя! Мужчинам можно, а мальчикам нельзя.

Обиженное сопение. Через пять минут:
-Дялеш! Я пойду на велосипеде покатаюсь!
-Понял. Иди.
-А поможете велосипед вынести?
-Да легко. Поможешь нести?
-Ага!
-Вперед!

Или, например:
-Миша! Завтра мы идем сначала в кино, потом в тир стрелять. Ты с нами?
-В какое кино?
-Для взрослых. «Брестская крепость» называется.
-А можно сначала пострелять, а потом вы идете в кино, а я домой? (имел в виду на компе поиграть)
-Нет. Сначала в кино. Потом стрелять. Я так решил. Потому что я — главный.
Ушел думать. Вернулся.
-Я согласен.

З.Ы.
А зовем мы его — Дядя Миша.
З.З.Ы.
Да. Косячит порой.То уроки не доделает, то деньги, выданные на завтрак, на машинки потратит. То двойку принесет. То мобилу дома забудет. То футбол прогуляет. Имеет право на ошибки. Но и обязанность эти ошибки исправлять. Подрастет — этих ошибок будет еще больше. И ответственность возрастет, естественно.

З.З.З.Ы.
А как дела с его родным отцом? Нормальные. Ночь с пятницы на понедельник дядя Миша проводит у отца в гостях. Водится с названной сестрой трех лет от роду. Порой с батей мы переписываемся по вопросам воспитания.

Резюме.
У нас дома растет мужчина. Ему 10 лет. Я ему могу позвонить: «Миш, сделай яичницу маме на обед! А то я пока занят!»
А у вас? У вас растет дома мужчина?